ТЕМА:

Разработка универсальной системы самообороны, вероятно, никогда не рассматривалась Бодхидхармой в качестве основной задачи. В отличие от целого сонма учеников и последователей, он преподавал борьбу и кулачный бой лишь как факультативную дисциплину в общем курсе философских наук. Сопоставляя отдельные факты биографии патриарха, можно с уверенностью предположить, что Бодхидхарма ценил изобретенную им чайную церемонию ничуть не меньше, чем все секретные приемы у-шу вместе взятые.

Сведения о жизни Бодхидхармы содержатся в двух аутентичных источниках. Первый, довольно скупой и бесцветный, под названием «Жизнеописания великих иноков», относится к середине VII в. Второй, принадлежащий перу монаха Дао-Юня, «Записи годов Цзин-дэ о передаче светильника», датирован 1004 г. Название его перекликается со знаменитым трактатом Бодхидхармы «О светильнике и свете» («Дэн дянь цзи»). Из биографии явствует, что Бодхидхарма был третьим по старшинству сыном владетельного южноиндийского раджи Сугандха, который принадлежал к касте брахманов (а не воинов-кшатриев, что весьма существенно для дальнейшей судьбы юноши) . Настоящее имя патриарха неизвестно. Псевдоним же Бод-хидхарма («Просветленный Учением») он взял уже в зрелом возрасте. Воспитываясь в княжеском дворце, сын правителя изучал наряду с традиционными воинскими искусствами, в том числе и кулачным боем, древние Веды и буддийские сутры. Он любил спорт и уделял много времени физическим упражнениям, памятуя о том, что сам Будда Сидхартха Гаутама покорил сердце принцессы Ясудары только после того, как победил соперников в метании камней, фехтовании, кулачном единоборстве и других видах состязаний.

Бодхидхарма обладал разносторонними талантами, но интересы его с ранних лет были направлены в область теософии. Желая приобщиться к сокровенным истинам буддизма, он вступил в секту йогачара и стал ревностным поборником дхьяны (кит. Чань, яп. Дзэн), то есть углубленного самосозерцания. Однако, вопреки распространенному в Индии обычаю, аскетом он быть не захотел, продолжая живо интересоваться событиями в окружающем мире. Дамо был миссионером по призванию. Он мечтал донести свет буддийских доктрин Махаяны до самых отдаленных уголков земли и был преисполнен решимости сокрушить все препятствия на своем пути. От двух монахов-китайцев, находившихся у него в ученичестве, Бодхидхарма услышал о трудностях, которые якобы претерпевает «истинная вера» в Китае, и решил самолично исправить положение. В 520 г. с небольшой группой приверженцев он отплыл к берегам Китая в надежде наставить на путь истинный властителей Поднебесной.

На самом деле буддизм в Китае к моменту прибытия Бодхидхармы переживал не слишком тяжелые времена. В Поднебесной насчитывалось 47 монастырей, получавших содержание из государственной казны, 8 монастырей, существовавших на частные вложения богатых семей, и 30 тысяч буддийских храмов, обеспеченных пожертвованиями прихожан. И все же некоторые властители неохотно вводили в своих владениях «чужеземную», всего четыре века назад появившуюся в Срединной империи, религию. К тому же буддийские постулаты шли вразрез в некоторыми традициями и обычаями. Например, буддийский монах должен был брить голову, а конфуцианство запрещало деформировать естественный человеческий облик. Буддийский монах давал обет безбрачия, а в Китае, где процветал и культ предков и многодетность, отсутствие потомства считалось карой небесной, безбрачие рассматривалось чуть ли не как детоубийство. Тем не менее буддизм постепенно привился, но отношения монастырского и храмового духовенства с властями в VI в. оставались в целом натянутыми.

Что ожидал увидеть в Китае индийский миссионер, никому не известно. Не исключено, что ему грезилась полудикая страна, жаждущая просвещенного слова. Во всяком случае, едва ли он ожидал увидеть край древней культуры, великолепные дворцы и храмы, ленивых и порой презираемых, но сытых монахов. Похоже было, что в Поднебесной никто особенно не нуждался в дополнительной проповеди слова Будды. Как назло первым из власть имущих, с кем довелось встретиться Бодхидхарме в Китае, оказался У, правитель царства Северная Вэй, известный на всю Поднебесную покровитель буддизма. Разумеется, благодушно настроенный государь спросил мнение заморского гостя о своей стране, изобилующей буддийскими монастырями и храмами, где денно и нощно сотни монахов трудились над перепиской священных книг. Бодхидхарма, ненавидевший пышную обрядность и досужее суемудрие, в сердцах отрезал, что усилия императора по насаждению буддизма гроша ломаного не стоят и что все это суета сует (точнее, по выражению самого Дамо, «пустота пустот»).

После такого диалога стало ясно, что планам скорого и безболезненного обращения миллионов китайцев в истинную веру не суждено осуществиться. Западные и восточные исследователи по-разному пытались объяснить вызывающее поведение Бодхидхармы на аудиенции: особенностями характера патриарха, спецификой чаньской школы духовных и материальных ценностей, расчетом на возможное «озарение» собеседника. Но разве не естественно прежде всего предположить, что то была лишь раздраженная реакция разочарованного в лучших побуждениях индийского патриарха? Традиционное презрение жителей Срединной империи к инородцам, пусть даже отмеченным печатью благодати, должно было жестоко ранить самолюбие человека, который поставил на карту свою жизнь и честь ради высокой идеи. Едва ли в ту пору ему доставляло удовольствие и шутливое прозвище Бородатый варвар, полученное от любящих учеников, но поначалу употреблявшееся в своем прямом значении.

Как бы то ни было, отказавшись от глобальных планов переустройства религиозной жизни Китая, Бодхидхарма удалился в небольшой монастырь Шаолинь, расположенный на окраине страны, в провинции Хэнань. Так, не признанный властями и столпами буддийской церкви, он приступил к проповеди нового учения, которому суждено было большое будущее.

Беспристрастный биограф сообщает, что в Шаолине патриарх провел много лет, научая слову Будды разными способами. Наставляя обращенных, Бодхвдхарма говорил о единой сущности бытия, о нерасчлененности субъекта и объекта в восприятии мира. Он выдвинул теорию «прозрения» (кит. у, яп. сатори), достигнуть которого можно двумя путями - при помощи рациональных построений или посредством действий, исполненных добродетели. Заметим между прочим, что тезис о непроизвольной природе прозрения, не зависящей от духовных и физических упражнений, пришел в Чань-буддизм значительно позже, только при шестом патриархе - Хуэй-нэне. Сам же Бодхвдхарма представлял в Китае популярную в те времена среди индийских буддистов секту йога-чара, чьей отличительной особенностью с III в. н.э. считалась сидячая медитация.

Воспитанный на примерах ревностного подвижничества, Бодхвдхарма полагал «прозрение» невозможным без длительных и тяжелых испытаний для тела и духа.

Предание повествует, что, не довольствуясь устными наставлениями, патриарх девять лет просидел в полной неподвижности в горном гроте близ монастыря, уставившись в стену, предаваясь медитации без сна и отдыха. Согласно народному поверью (впрочем, не подтвержденному фактами), у него после этого отнялись ноги. В Японии до сих пор можно увидеть игрушку - безногого Даруму в виде неваляшки. В дальнейшем версия девятилетнего созерцания стены не раз оспаривалась, хотя в ней, если отбросить некоторые преувеличения, нет ничего невозможного. Вспомним европейских «столпников» или монахов, десятки лет добровольно проводивших в холодном каменном мешке.

«Постигнуть несравненное учение Будды можно лишь после долгого и сурового испытания, претерпев то, что тяжелее всего претерпеть, исполняя то, что труднее всего исполнить». В ответ на этот призыв Бодхидхармы, продолжает легенда, его преемник Хуэй-кэ выхватил меч и отсек себе левую руку, чтобы доказать преданность делу учителя. Впрочем, другая версия легенды гласит, что второй патриарх, по профессии солдат, немало повидавший на своем веку, потерял руку в схватке с разбойниками. Так или иначе, проповедь Чань начинала приносить плоды...

Посеяв семена нового учения и привив монахам Шаолиня неукротимый дух самосовершенствования, Бодхидхарма решил исчезнуть. Ученики объявили о его кончине, и многие оплакивали патриарха до тех пор, пока не встретили его на пути в Индию. Когда слух о воскрешении дошел до Сына Неба, тот приказал извлечь из земли останки святого подвижника, но вместо тела в могиле оказалась лишь старая сандалия. Власти решили, что Бодхидхарма отправился на родину обутый на одну ногу, откуда и появилось его прозвище Святой в одной туфле. Легенда гласит, что его видели едущим верхом на тигре в джунглях Индии, бредущим по дорогам Японии...

Где бы ни окончил свои дни Бодхидхарма, нельзя не отметить его вклад в развитие Чань-буддизма и монастырского у-шу. Соединив китайскую религиозно-философскую теорию с практикой йоги, он провозгласил вслед за даосами нерасторжимую взаимозависимость духа и тела. От Бодхидхармы по праву ведут происхождение и бесчисленные чаньские военно-прикладные дисциплины, подкрепленные всем массивом буддийского Закона.

Учение Бодхидхармы в целом отличалось гибкостью, либеральностью и широтой взглядов в сравнении с ортодоксальным буддизмом, а также способностью к быстрой адаптации в любой среде. Особенно тесно соприкасался Чань с доктринами даосов о Великой пустоте, или Абсолюте, о единстве субстанции, тела и духа, о достижении слияния с природой. Буддизм Махаяны претерпел в философии Чань странную трансформацию, впитав элементы стихийной диалектики «Книги перемен», сдобренной мистикой даосского материализма и конфуцианского ритуала. То была новая глава в «науке жизни».

Концепция естественности поведения и состояния человека, естественности, обретаемой в сверхъестественном по интенсивности тренинге - вот что составляло стержень чаньской онтологии и что было прямым продолжением учений Ле-цзы и Лао-цзы о сущности земного бытия. Многие постулаты Чань из области гносеологии и логики также имеют явные соответствия в древних даосских трактатах. За несколько десятков лет, проведенных в стенах Шаолиня, индийский патриарх имел достаточно времени, чтобы, выучив язык, ознакомиться с трудами китайских классиков и найти им применение в своей проповеди.

Учение Чаиь, возникшее из сплава различных культурных традиций, вышло за пределы религиозной схоластики, перешагнуло границы случайного эмпирического наблюдения и сформулировало основные принципы «науки о приспособляемости и выживании». Оптимальное на этом этапе сочетание объективного идеализма и прагматизма, тезис о наличии Абсолюта в феноменах окружающей действительности и относительная доступность пути к постижению Высшей истины способствовали постепенному распространению Чань как среди знати и буддийского духовенства, так и среди широких народных масс. В литературе и живописи, в архитектуре и садовом искусстве, в религиозном ритуале и повседневной житейской практике, начиная с VI в., все более отчетливо начинало проявляться влияние Чань. Но самой питательной средой для расцвета чаньской философии оказалась, как это ни странно, сфера воинских искусств.

В отличие от классического буддизма, развивающегося во всех странах Востока как религия сострадания и всеспасения, секта Чань, призывавшая к укреплению тела и духа, отвечала самым сокровенным чаяниям средневекового воина. Отдавая предпочтение интуиции перед интеллектом и волевым качествам человека - перед способностью к строгому рациональному мышлению, Чань требовал твердости духа, решительности, беззаветной целеустремленности. Именно поэтому и Бодхидхарма начал проповедь Чань в монашеской общине Шаолиня не с одиозного «созерцания стены», а с преподавания у-шу.

Собственно идею о возможности превращения монашеской схимы в упорную психофизическую тренировку Бодхидхарма, вероятно, позаимствовал из индийской йоги, но у него перед глазами стояли также живые примеры даосских отшельников, посвятивших весь свой век изучению тайн человеческого тела в надежде добиться бессмертия. К тому же существовали веские причины, побуждавшие монахов овладевать искусством самозащиты.

Во времена Бодхидхармы дороги Востока кишели странствующими монахами, которые жили исключитель-но на подаяние и собирали подчас (для себя или для своего храма) немалые суммы денег. Эти ревнители учения Будды становились легкой добычей разбойников с большой дороги, солдатских патрулей, а иногда и просто двух-трех хулиганов из ближайшей деревни. Монаху с плошкой для милостыни, в которой бренчали слитки серебра и связки медных монет, было так же небезопасно передвигаться по стране, как старателю с мешками золотого песка где-нибудь в глухих районах Клондайка.

Разбойники, вооруженные мечом, топором или кинжалом, а те, что победнее - обыкновенной дубиной, нападали на одиноких путников, грабили и при малейшем сопротивлении убивали. Если купеческие караваны обычно хорошо охранялись, и безопасность их в значительной мере обеспечивалась усердием местной администрации, то монахам надеяться было не на что. Разбойники вообще предпочитали иметь дело с безобидными бритоголовыми пастырями, нежели со строптивыми мирянами, среди которых мог случайно оказаться какой-нибудь знаменитый фехтовальщик или борец. Со временем, однако, положение изменилось, и рыцари большой дороги готовы были скорее сразиться с отрядом солдат, чем встретиться с одним из питомцев Шаолиня.

Чань-буддисты, как и даосы, считают первоосновой мира Великую пустоту, Небытие, Иллюзию. Видимый мир всегда в движении, невидимый, истинный мир - всегда в покое. Все в мире состоит из дхарм, нематериальных, невидимых элементов, вступающих в мгновенные комбинации, - неиссякаемых и непознаваемых. Поток дхарм формирует личность человека и реализует закон кармы, согласно которому бесконечная череда перерождений живого существа обусловлена его деяниями в предшествующих рождениях. Соответственно, и будущие перерождения зависят от нынешней жизни. Конечная цель земного существования для буддиста - выход из круга сачсары. (земного бытия, юдоли страданий) и достижение нирваны (обители покоя) путем самосовершенствования и укрощения страстей. Путь самосовершенствования не единичен, хотя в любом случае исходными предпосылками его служит нравственное очищение и искоренение пагубных соблазнов в душе, постижение нереальности мира. Это может быть путь монаха, путь отшельника, путь мудреца, путь воина, путь художника и так далее.

В то же время, осознавая иллюзорный мир как «тело Будды», человек должен постигнуть истинно сущее не за пределами земного бытия, а в самой окружающей действительности, выявить «сущность Будды» в цветке, в травинке, в луне и звездах, в призыве оленя и в рыке тигра, а главное - в себе самом. Именно самопознание стало стержнем монашеской практики в буддизме, наполнив высшим духовным смыслом живопись, скульптуру, аранжировку цветов, садово-парковый дизайн и классические воинские искусства во всем их многообразии.

Идея «пустоты просветленного сердца (духа)» служит стержнем как даосского, так и буддийского учения о познании. Лаоцзы в своем трактате о Дао и его проявлении Дэ называет возвращение в Пустоту идеалом человеческого познания. «Пустота, покой - преснота, безмолвие бездны, нуль деяния - все это мир неба, земли и апогей Дао-Дэ», - пишет он. Ему вторит и Чжуан-цзы, утверждая, что «покой есть просветленность, просветленность есть пустота, пустота есть недеяние».

Многовековая традиция определяет сердце человека, его дух-разум (синь) как чистое зеркало, изначально способное к восприятию знаний, как незамутненная гладь вод, отражающая все сущее:

«Тело - подставка светлого зеркала, Светлое зеркало изначально чисто... »

Эти слова принадлежат чаньскому патриарху Хуэй-нену.

Чань — тренировка тела и духа во имя постижения высших истин. Основанное на классической «Алмазной сутре» учение Чань нашло отражение в эмблеме, которая стала символом школы Шаолинь, украсив и в наши дни стены многих спортивных залов Китая и Японии. Это изображение круга с двумя пересекающимися изогнутыми линиями, где круг служит аллегорией бытия вселенной и человека, а отчеркнутые дугообразными кривыми доли олицетворяют взаимопереходящие начала Инь-Ян, вихреобразные метаморфозы пяти стихий. В магическом круге заключено кредо чаньской философии, провозгласившей осознанную экзистенцию единственным путем к достижению блаженства в нынешнем и грядущем рождениях.

Лишенный поддержки и покровительства божественного провидения, человек в изменчивом мире должен был полагаться лишь на собственные силы, знания и опыт. Однако свои силы и знания, мужество, любовь к жизни он мог черпать из родников великой природы, постигнув в прозрении истинный смысл реальности. Прозрение, плод упорных духовных и физических упражнений, открывало перед человеком единство Инь и Ян в их вечном противоборстве. Мужское начало, разум и сила, сливалось с женским - состраданием " сочувствием. Искра должна была вспыхнуть в человеке, подобно тому, как она возникает в вольтовой дуге от взаимодействия положительного и отрицательного полюсов. Стоит лишь отключить один из полюсов, и искра погаснет. Гармония внешнего и внутреннего, уверенность в своих мыслях, чувствах, поступках становилась залогом состояния перманентного довольства и счастья для последователей Бодхидхармы. Совершенствование тела и предельное развитие физических способностей при занятиях у-шу должно было способствовать духовному очищению, ясности мысли, воспитанию гуманности, бесстрашия и решительности.

Однажды знаменитый японский военачальник и поэт Датэ Масамунэ (XVI - XVII вв.) задумал найти нового настоятеля для фамильного дзэнского храма. Кандидатура была ему вскоре представлена. Масамунэ пригласил к себе в замок монаха по имени Ринан. Когда монах явился, никто не вышел ему навстречу. В полном одиночестве он шел по залам и коридорам, наконец толкнул последнюю закрытую дверь - и увидел хозяина. Князь Масамунэ стоял на пороге, занеся над монахом меч.

- Что скажешь в этот миг между жизнью и смертью? - грозно спросил князь.

Не теряя времени, монах нырнул под руку Масамунэ, обхватил его за талию и так тряхнул, что тот опустил меч от неожиданности и боли.

- Опасные шутки ты шутишь, - заметил Масамунэ, слегка оправившись от шока.

- Ох, уж эта ваша гордыня! - ответствовал монах, ослабляя мертвую хватку.

Дзэнские монахи не только служили духовниками прославленных полководцев, а иногда и наставниками у-шу, но и сами во времена междоусобных смут активно участвовали в военных действиях, подавая пример неустрашимости и презрения к смерти.

Как гласит легенда, в 1582 г. войска объединителя Японии Ода Нобунага осадили монастырь Эрин-дзи в провинции Каи, где укрылись мятежные сторонники князя Такэда Сингэн. Настоятель монастыря Кайсэн отказался выдать беглецов. Когда последние защитники монастыря собрались в надвратной башне и осаждающие подожгли первый этаж, настоятель обратился к братии: «Итак, мы окружены пламенем. Как собираетесь вы в этот решительный мир вращать Колесо Закона Будды?»

Монахи спокойно отвечали, как они представляют себе переход в Небытие. Прежде чем все участники беседы познали «огненное прозрение», Кайсэн сложил стихи:

Нет нужды удаляться в уединение гор и вод,

Чтобы предаться покойному самосозерцанию.

Если дух-разум умиротворен.

Даже пламя покажется прохладным и освежающим.

Конечная цель практики Чань, как и в других диетических учениях Востока и Запада, определяется постижением самого себя и слиянием с абсолютом. Однако если в ортодоксальном буддизме праведник, постигший высшую истину, разрывает цепь земных перерождений и входит в нирвану, в обитель невыразимого блаженства, то Чань призывает к другому. Достигнув посредством медитации или под действием внешнего стимула внезапного интуитивного прозрения, человек не выпадает из реальной жизни, а лишь приобретает иное видение реальности, на высшем уровне. Осознав свое место в мире, постигнув единство всего сущего, относительность добра и зла, человек обретает душевное равновесие и покой, поколебать который не в силах никакие бури и грозы. Считая, что законы жизни постигнуты, просветленный адепт Чань отказывается от мысли об изменении этих законов: его заботит лишь правильное следование естественному ходу вещей. Когда ученик спросил чаньского наставника, в чем смысл Великого Пути - Дао, тот ответил: «В повседневном здравом смысле. Когда голоден, ем, когда устал, сплю».

- Но разве не все люди делают так же? - спросил ученик.

- Нет, - отвечал наставник, - большинство никогда не присутствуют в том, что делают.

Итак, Чань призывает ощущать, переживать каждое мгновение земного бытия, воспринимать все окружающее как проявление «сущности Будды».

Предпосылкой к верному пониманию и ощущению мира служит очищение «духа-разума» (синь) от поверхностного жизненного опыта, плодов работы интеллекта и построений формальной логики. На передний план здесь выступает интуитивное познание. Благодаря Недеянию (принцип, заимствованный из философии даосизма) человек избегает ненужных действий, которые могут замутить чистоту духа-разума, и таким образом приходит к состоянию «антиразума» (у-синь). В таком состоянии «дух-разум», освобожденный от парализующих его привычных клише и предрассудков мышления, становится предельно восприимчив. Человек, соответственно, способен адекватно дать мгновенную реакцию на любую неожиданность, например на внезапное нападение. Именно эта особенность психотренинга Чань и по сей день привлекает к нему мастеров воинских искусств.

Психотехника Чань содержит множество замысловатых методик перестройки интеллектуальной, духовной, а также телесной структуры человеческого организма: темы для размышления над внешне аналогичными ситуациями, диалоги с наставником, стимулирующие действия наподобие шокотерапии, наконец, практика у-шу. Все они направлены на пробуждение высшего разума, иррационального прозрения. Символическим прообразом такого прозрения служит эпизод из жития Будды Шакь-ямуни. Когда Будда однажды молча показал ученикам цветок, никто не понял его; лишь старец Маха-Кашьяпа ответил улыбкой: он понял, что Будда своим жестом хотел обозначить передачу учения «от сердца к сердцу». Истина, согласно теории Чань, всегда вне слов, ее невозможно передать в книге. Пользуясь выражением Лао-цзы, «знающий не говорит, говорящий не знает». Потому и наставник не читает проповедей ученикам, а лишь стремится направить их собственный разум на путь очищения и прозрения.

Впрочем, в чаньских монастырях, конечно, изучались и классические сутры буддийского канона, и тщательно записанные поучения патриархов, и трактаты по воинским искусствам. Книжное знание не отрицалось в целом - отрицалась лишь его решающая роль в достижении прозрения. Путь к прозрению в философии Чань лежит через Созерцание и Действие. Созерцание природы, людей и себя самого. Действие... Оно может быть любого характера: поэзия, живопись, скульптура, каллиграфия, садоводство, воинские искусства. Важно лишь, чтобы осознание своего Пути было достигнуто интуитивным прозрением и сохраняло силу на весь срок человеческой жизни.

Чань-буддизм выработал принципы естественной саморегуляции, позволяющей человеку спонтанно выбрать оптимальный вариант действия - будь то в смертельном поединке или в банальной жизненной коллизии. Чаньский психофизический тренинг направлен на стопроцентную мобилизацию возможностей человеческого мозга, на резкое обострение всех пяти чувств, на улучшение таких психических процессов, как память, образные представления, мышление. Как и в даосизме, который вошел органической составной частью в культуру Чань, целью всей чаньской практики является пробуждение естественного начала в человеке, снятие многочисленных психических стопоров, привнесенных цивилизацией. Отсюда, кстати, и многочисленные анекдоты о буйстве и хулиганском поведении «просветленных», и понятие «чаньская болезнь», характеризующие психические сдвиги подвижников.

Патриархи Чань упорно отрицали трудности на пути к прозрению, утверждая, что оно доступно всякому, кто искренне верит в свою «природу Будды», доверяет естеству и следует его велениям. «Человек, который зрит свою истинную природу, свободен всегда и везде, в любой ситуации... Он действует в соответствии с ситуацией и отвечает в соответствии с вопросом», - учил Хуэй-нэн.

При всем том, хотя многие чаньские авторитеты и не признавали необходимости медитации или иных видов специального тренинга для достижения прозрения, другие настаивали на подобном тренинге, а практиковали его, вероятно, все без исключения - хотя и в различных формах.

Психофизический тренинг был единственным реальным путем к осуществлению конкретных задач человеческой деятельности, на которую проецировалась чаньская философия жизни и которая, безусловно, требовала силы воли, твердости характера, способности принимать правильные решения. А поэтому одного лишь метафизического «прорыва» в область бессознательного ради достижения блаженной эйфории для адепта Чань было явно недостаточно. Если любой человек в чаньской образной системе выступает художником собственной жизни, то такой художник должен иметь хорошую профессиональную подготовку, иначе картина его останется жалким дилетантством.

Задачи чаньского психотренинга сводятся к осознанию Великой пустоты, достижению состояния отрешенности («не-я»), к слиянию с мирозданием, к постижению нераздельности, недуальности бытия и относительности субъективных оценок, к взаимопроникновению субъекта (человека) и объекта, на который направлено его размышление или действие.

В у-шу понятие нерасчлененности субъекта и объекта играет важнейшую роль. Своего противника боец воспринимает как часть и дополнение самого себя, как начало Инь, не существующее без Ян. При помощи специальной психотехники он подстраивается к действиям противника-партнера, используя каждый его промах, замечая все уязвимые места, подобно воде, заполняющей каждую выемку в камне.

То же сознание нерасчлененности, достигнутое путем самовнушения, позволяет мастерам воинских искусств совершать сверхчеловеческие, на первый взгляд, деяния. «Дух рассекает камни», - гласит девиз, извлеченный из старинной китайской легенды. В. незапамятные времена жил некий лучник. Днем и ночью он упражнялся в стрельбе из лука и снискал славу великого стрелка. Однажды темной осенней ночью мастер, как всегда, тренировался в своем искусстве посреди безмолвия горного леса. Внезапно на утесе шевельнулась тень, и в лунном свете мелькнул силуэт замершего перед прыжком тигра. Мастер мгновенно наложил стрелу и спустил тетиву, метясь тигру в голову. Лес по-прежнему молчал. Мастер вернулся домой, а на следующий день отправился за шкурой, но тигра не нашел. Присмотревшись, он увидел свою стрелу, глубоко вонзившуюся в каменную толщу утеса. Тигра не было, стрелку лишь показалось, что во тьме прячется хищник, но его дух, все его жизненные силы, вся энергия сосредоточились на острие стрелы, которая пронзила камень, словно глаз зверя.

Искусство концентрации, мобилизации воли и жизненной энергии, разработанное теоретиками даосской йоги и чаньскими патриархами, стало незаменимым подспорьем для мастеров у-шу.

Состояние концентрации всех жизненных сил на единой цели постигается в у-шу, во-первых, при помощи медитации, пассивной и активной, во-вторых, за счет отработки культуры движения и закрепления четких двигательных рефлексов путем многолетней тренировки, в-третьих, за счет умения контролировать и направлять поток жизненной энергии ци в практике ци-гун.

Например, существующие ныне в некоторых видах цюань-шу и в каратэ тесты на раскалывание твердых предметов (досок, брусьев, кирпичей, черепицы, булыжников) априори невозможны без должной концентрации и вхождения в своеобразный сомнамбулический транс (если, конечно, речь идет о трудных тестах, а не о тонких учебных дощечках). Сила удара в у-шу имеет прямое биомеханическое объяснение - но лишь до известного предела. Обычный кирпич можно расколоть ударом кулака и без особой премудрости, но три-четыре кирпича уже нельзя. Вот как описывает современный мастер весь процесс: «Я расслабляюсь, и центр готовности перемещается ниже - в торс и ноги. Я чувствую землю, дышу глубоко, мысленно направляю дыхание по торсу, ногами и руками, представляю линию вектора силы, который проходит по ногам, потом вниз по рукам, по ладони, через бруски кирпичей. Я не фокусирую внимание на объекте... Через две-три минуты предметы меняют свою реальность, дыхание становится глубоким и резким, зрение меняется, и галька на дорожке разрастается до огромных размеров, я вижу не маленькие камушки, а целые глыбы. Собственное тело кажется твердым, но в то же время легким и свободным. Наконец я подхожу к кирпичам, и если я вообще обращаю на них внимание, то они мне кажутся легкими, воздушными и податливыми. Делаю глубокий вдох, задерживаю его немного, потом выдыхаю резко и ровно и, фиксируя внимание на векторе силы, позволяю руке следовать по нему. Моя ладонь свободно проходит сквозь то, что раньше было кирпичами. Я не чувствую ни прикосновения, ни отдачи, ни боли».

Основные фазы концентрации, в данном случае чаньской, но можно называть ее в целом йогической, сводятся к следующему: расслабление, перемещение центра тяжести в Средоточие (дань-тянь), глубокое дыхание, создание психической установки на данное действие и предварительное его проигрывание на образно-чувствительном уровне с подключением всех психофизических механизмов и к подготовке действия. В состоянии временного и, что очень важно, управляемого сомнамбулического транса происходит изменение визуального восприятия предметов, изменение в ощущении пространства, времени, веса и массы, появлятся аналгезия - полная нечувствительность к боли. В момент решающего удара происходит также выплеск энергии - иногда с выкриком.

Поскольку практика психической саморегуляции с целью самосовершенствования занимала центральное место в Чань-буддизме, воинские искусства рассматривались прежде всего как средство подобной саморегуляции, а не как способ наиболее эффективного проявления агрессивности. Хорошо известно, что нервная система, особенно в стрессовых ситуациях, оказывает большое влияние на деятельность всех систем организма - эндокринной, вегетососудиетой, мышечной. Управляемая, «отрегулированная» нервная система, таким образом, может в экстремальных условиях мобилизовать все внутренние ресурсы организма для единого действия, вызвать резкое повышение энергетической «мощности» организма.

Состояние концентрации не должно покидать бойца в течение всей схватки, хотя напряжение в момент ударов и блоков непременно чередуется с расслаблением. Психическая установка на решительную схватку, на победу настолько важна, что порой исход поединка может решить всего лишь обмен взглядами. Тот, у кого в глазах мелькнет робость и нерешительность, заранее обречен на поражение. При этом для бойца важно постоянно сознавать свою «нерасчлененность» с противником, с его телом и духом, необходимость органического вживания в процесс поединка как в естественный природный процесс.

В случае если оба противника действуют, основываясь на одних и тех же законах, побеждает технически более подготовленный. При равных возможностях побеждает тот, у кого лучше развито комбинаторное мышление, психоэвристика, так как принести победу может только нестандартный прием, найденный в интуитивном озарении в чаньском прозрении, - плод психотехники Чань.

Как-то чаньский монах спросил учителя:

- Говорят, когда лев бросается на врага, будь то заяц или слон, он употребляет всю свою силу. Что это за сила?

Учитель отвечал:

- Дух искренности.

Истинность и искренность как полная самоотдача и предельная концентрация - одна из основных заповедей шаолиньского у-шу.

Глобальные соответствия с различными аспектами буддизма можно обнаружить в наследии шаолиньского у-шу на любом уровне. Если даже предположить, что часть из них случайна, а еще одна часть произвольно экстраполирована, то и оставшейся части будет достаточно для того, чтобы осознать всю сложность и неоднозначность учения.

Во всех школах, секциях и сектах - ответвлениях Шаолиня, существовали или должны были существовать системы, воплощавшие изначальную мудрость, создание великих патриархов древности. Конечно, с течением времени письменные трактаты частично были утрачены, частично перестали служить объяснением технических особенностей школы. Нередко высшие иерархи уносили ключ к пониманию мандалы (образной картины мира) в могилу и тем самым отсекали ствол и ветви Учения от корней. Исчезали или деформировались и сами кодовые таблицы, без которых невозможны ни математические построения, ни осмысленное духовное «восхождение». Нет ничего удивительного в том, что многие позднейшие школы, особенно за пределами Китая - в Японии, на Окинаве, в Корее и Вьетнаме, часто довольствовались изучением технических приемов в сочетании с общими моральными нормами буддизма. Правда, в устной традиции сохранялись заветы отцов-основателей, призывающие к постижению изначальной мудрости, космического единства, но что именно подразумевалось под «изначальной мудростью» потомки уже не знали.

Прагматики старались изжить обременительную духовность, превратив у-шу в науку убивать (как это произошло во многих школах японского дзю-дзюцу) или в прибыльный спорт наподобие коммерческого «фулл контакт каратэ». Энтузиасты и подвижники, наоборот, всеми силами искали высшую истину у-шу, стараясь приблизиться к истокам. Во всяком случае, размежевание эзотерического и экзотерического направлений у-шу в XX в., по сути дела, отрешило светское у-шу и от буддийской традиции, сделав последнюю достоянием «закрытых» школ и монастырей.